Исцеляющая любовь [= Окончательный диагноз ] - Эрик Сигал

Самый фундаментальный принцип медицины есть любовь.

Парацельс (1493–1541). «Великое искусство хирургии»

Среди них был только один темнокожий. И всего пять женщин.

Были яркие таланты, почти гении. Были гении, почти безумцы. Один имел за плечами опыт сольного виолончельного концерта в Карнеги-холле, другой целый год выступал в профессиональной баскетбольной лиге. Шестеро пробовали себя на литературном поприще, двое из них даже опубликовали по книге. Был один несостоявшийся священник. И недавний заключенный колонии для малолетних правонарушителей. И все они были до смерти напуганы.

В это ясное сентябрьское утро 1958 года они собрались в зале «D» медицинского факультета Гарвардского университета на торжественный сбор первокурсников. Им предстояло выслушать приветственное слово декана Кортни Холмса.

Черты его лица напоминали изображение на древнеримской монете. А манера держаться наводила на мысль, что в момент появления на свет его соединяла с материнской утробой не пуповина, а цепочка золотых часов.

Призывать к тишине ему не пришлось. Одна улыбка — и аудитория смолкла.

— Джентльмены! — начал декан. — Сегодня вы вместе пускаетесь в путешествие по просторам медицинской науки. На этом пути вам предстоят собственные открытия в малоизученном мире страданий и недугов. Кому-то из сидящих в этом зале, быть может, суждено найти средство от лейкемии, диабета, красной волчанки и раковых опухолей, разрастающихся подобно многоглавой гидре…

Он выдержал идеально рассчитанную театральную паузу.

— …а возможно, и от обыкновенной простуды.

В зале раздался одобрительный смех.

Седовласый декан наклонил голову, что, по всей видимости, означало глубокую задумчивость. Студенты, затаив дыхание, ждали, что будет дальше.

Когда декан наконец продолжил свою речь, голос его звучал тише и на октаву ниже.

— Позвольте мне в завершение своего напутствия поведать вам одну тайну, которую мне столь же неловко вам открывать, как вам — выслушивать.

Он повернулся к доске и что-то написал.

Две цифры — двойку и шестерку.

По рядам пробежал недоуменный ропот.

Холмс дождался тишины, набрал в легкие побольше воздуха и устремил взор в середину притихшего зала.

— Джентльмены, призываю вас высечь на скрижалях вашей памяти: в мире существуют тысячи заболеваний, но наука под названием медицина умеет лечить из них только двадцать шесть. Все остальное — наугад.

На этом речь декана была окончена. По-военному подтянутый, он сошел с подиума пружинящей походкой спортсмена и покинул зал.

Пораженная аудитория даже не аплодировала.

Барни Ливингстон первым из всего Бруклина увидел Лору Кастельяно голой.

Как-то августовским утром пятилетний Барни бесцельно шатался по двору, когда его вдруг окликнул незнакомый голос:

— Привет!

Он обернулся в сторону соседского участка. Из-за ограды на него смотрела маленькая белокурая девочка примерно его возраста. Он вдруг ощутил укол тоски по прежним соседям. В той семье был мальчик Марри, потрясающе игравший в мини-бейсбол. А у новых соседей, он слышал, вообще нет сына.

Поэтому Барни был крайне удивлен, когда, представившись, Лора предложила ему сыграть в мяч. Он неуверенно пожал плечами и пошел за своим «инвентарем».

Когда через минуту он вернулся, сжимая в руке небольшой резиновый мячик цвета розовой жевательной резинки, девчонка уже стояла посреди их двора.

— Как ты сюда попала? — спросил он.

— А, перелезла через забор, — небрежно отмахнулась та. — Давай-ка начинай, бей повыше!

Естественно, Барни был несколько ошарашен происходящим, и потому бросок у него не получился, зато Лора ловким движением поймала мяч и с силой отбила его. Больше всего Барни поразило то, что Лора, по-видимому, с легкостью перемахнула через забор, который Марри преодолеть без посторонней помощи не мог, а ведь ему было целых семь лет!

Через полчаса разгоряченный игрой Барни пришел к выводу, что Лора прекрасно может заменить ему товарища по играм. Он полез в карман, достал пачку из-под сигарет «Лаки страйк» и протянул соседке.

— Нет, спасибо, — отказалась та. — Папа говорит, у меня на шоколад аллергия.

— Что такое аллергия?

— Точно не знаю, — призналась девочка. — Лучше нам спросить у моего papacito[1]. Он врач.

И тут ее осенило.

— Послушай, давай сыграем в больницу? Я буду доктор, а ты — пациент. Потом поменяемся.

— А как играть?

— Ну, сначала я тебя «обследую», потом — ты меня.

— Да ну, это скучно…

— Для этого надо будет раздеться.

— Правда?

Быть может, это не так уж и скучно!

Приемную устроили под старым дубом в дальнем углу сада Ливингстонов. Лора велела Барни снять полосатую рубашку поло, чтобы она могла его прослушать. «Обследовать». Это было проделано с помощью воображаемого стетоскопа.

— А теперь сними штаны!

— Зачем?

— Давай же, Барни, играй!

Он нехотя выступил из голубых шорт и теперь стоял в одних трусах, чувствуя себя довольно глупо.

— И это снимай! — приказала юная докторша.

Барни воровато оглянулся, дабы убедиться, что за ними не смотрят из дома, после чего снял с себя последний предмет одежды.

Лора внимательно его оглядела, уделив особое внимание маленькой висюльке между ног.

— Это мой краник, — пояснил Барни с некоторой гордостью.

— Больше похоже на пенис, — заявила она тоном специалиста. — Ладно, все в порядке. Можешь одеваться.

Он с готовностью повиновался, после чего Лора спросила:

— А теперь во что будем играть?

— Нечестно! Теперь моя очередь быть доктором!

— Пожалуйста.

Через мгновение она стояла перед ним совершенно раздетая.

— Ой, Лора, а что случилось с твоим… Ну, ты знаешь…

— У меня его нет, — задумчиво ответила девочка.

— Это как это? Почему?

В этот момент раздался требовательный голос:

— Ба-а-арни! Ты где?

Это мама звала его с заднего крыльца. Он поспешно прервал беседу и высунулся из-за дерева.